Пять философов, которые изменили Вахтанга Кебуладзе
«Пять о пяти» — наш новый проект, в котором пять публичных людей рассказывают про пять объектов культуры, изменивших их жизнь.
В этом выпуске, Вахтанг Кебуладзе вместе с другими философами, рассказал про пять философских книг, а также про пять объектов литературы, которые оказали на него самое большое влияние.
Вахтанг Кебуладзе— доктор философских наук, защитил диссертацию на тему «Концепция опыта в трансцендентальной феноменологии». Переводчик, автор многочисленных научных статей.
Думаю, что философскую инициацию я прошёл, читая тексты Канта. Меня заворожила «Критика чистого разума». Поначалу мне даже казалось, что, прочитав её по-немецки, я решу для себя все философские вопросы. Я выучил немецкий, прочитал эту книгу в оригинале, и, конечно же, вопросов у меня возникло больше, чем было. А самое главное — пришло понимание, что так и должно быть. Философия не даёт ответы, а рождает вопросы. Кант был и остаётся для меня одним из главных инспираторов моей собственной мысли. Моя дипломная работа называлась «Кант и русская религиозная философия».
Помню, что был поражен той степенью истерической неприязни к Канту, которую можно наблюдать у русских философов. Что, например, не может принять Владимир Соловьев? Категорический императив Канта: «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла бы быть всеобщим законом». Многие его отождествляют с золотым правилом Библии: «Поступай с другими так, как бы ты хотел, чтобы они поступали по отношению к тебе». Но это неадекватная интерпретация категорического императива. Рассмотрим пример мазохиста. В соответствии с золотым правилом, он может причинять боль другим, потому что хотел бы, чтобы боль причиняли ему. А если следовать категорическому императиву, то своим частным отношением к себе или отдельным людям ты устанавливаешь всеобщее правило, которое будет распространяться на каждого. То есть, если ты причиняешь боль, то тем самым допускаешь возможность причинить боль своим близким. Проблема в том, что одной из основных черт русского сознания является мазохизм. У меня есть статья на эту тему, она называется «Латентные смысловые структуры в русской истории, философии и литературе». В ней я пытался показать, что агрессия России по отношению к миру – это не просто случайность или стечение обстоятельств, а историческая закономерность, порождение специфического русского сознания, в частности специфического мазохистского прочтения христианства. Формула самообоснования российской агрессивности, которую я предложил в той статье, звучит так: «Тот, кто способен погубить самого себя, достоин стать палачом мира». Я опубликовал эту статью в 2005 на русском в Украине и в 2006 на немецком в Австрии, я говорил об этом в своей лекции в рамках летней школы «От России к России через Советский Союз» в Испании в 2009. Но, наверное, меня не услышали. Или мой голос был слишком слаб, чтобы предотвратить тот кошмар, который сейчас творит Россия в Украине.
Кант актуален сегодня, как никогда. Ведь упомянутая формула русской ненависти является инфернальной инверсией категорического императива Канта. Но понять это можно лишь с позиции феноменологической концепции интерсубъективности, лишь осознав, что человек – это интерсубъективное существо. Основным условием возможности быть человеком является возможность и способность быть вместе с другими людьми. Этот сюжет повлёк меня от Канта к Гуссерлю.
К Гусселю от Канта я перешел совершенного органично, попытавшись найти в феноменологическом учении об интерсубъективности ответы на вопросы, которые возникли у меня при изучении Канта. От концепции интерсубъективности позднего Гуссерля мне пришлось вернуться к его ранним работам – «Логическим исследованиям» и «Идеям чистой феноменологии и феноменологической философии». Я пытался понять, как формировалась феноменологическая концепция. Потом я вновь обратился к позднему Гуссерлю, перевёл на украинский язык одно из последних его произведений «Опыт и суждение». Концепция допредикативного опыта из этой работы стала одним из главных сюжетов последнего раздела моей книги «Феноменология опыта». В этих интеллектуальных блужданиях я многому научился. А главное, я научился той дисциплине мышления, которую устанавливает феноменология. Гуссерль интересен тем, что предлагает возможность мыслить обо всём предельно строго, мыслить строго даже о том, что, казалось бы, стремится избегать какой бы то ни было строгости. Лишь осознав это можно понять, почему, начав с проблем обоснования математики в «Философии арифметики» и логики в «Логических исследованиях», в своей последней незавершённой книге «Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология» он приходит к мысли о том, что смысловым фундаментом всех наук является изменчивый мир нашей жизни.
На мой взгляд, феноменология – это не просто направление в философии ХХ века. Феноменология установила новые принципы мышления, которые теперь реализовываются не только в философии, но и во всех гуманитарных науках. Как я теперь понимаю, это отчасти обусловило и мой интерес к другим гуманитарным наукам.
Мне не нравится замыкаться в одной философии. Свою кандидатскую диссертацию я писал на стыке философии и социологии. Помню, как на аспирантском семинаре я, заинтересовавшись возможностью применения феноменологической концепции интерсубъективности в социологии, сделал доклад о статье Альфреда Шюца «Феноменология и социальные науки». Руководитель семинара, тогдашний зав. кафедрой философии, мой учитель и замечательный человек Анатолий Лой сказал: «Вахтанг, а почему бы Вам не написать диссертацию о влиянии Гуссерля на Шюца?». Я тогда хотел писать о Канте и Гуссерле, а Лой всячески отговаривал меня от этого, понимая глобальность такого замысла и его неосуществимость в рамках кандидатской диссертации. Благодаря Лою мне удалось попасть в архив Альфреда Шюца в университете Констанца в Германии. Я привёз оттуда материалы, которые легли в основу моей кандидатской диссертации «Интерсубъективное учение Эдмунда Гуссерля как методологический фон феноменологической концепции опыта Альфреда Шюца».
Потом я перевёл на украинский язык произведение Альфреда Шюца и его ученика Томаса Лукмана «Структуры жизненного мира».
С тех пор мне кажется, что наиболее интересное в современной гуманитаристике происходит не в отдельных цехах, а на пересечениях разных наук. Я пытаюсь путешествовать между философией и социологией, читаю курс по феноменологической психологии и психотерапии. Может быть, в связи с некоторыми вызовами современности следует дрейфовать в сторону феноменологии политики. Ну и, конечно, художественная литература всегда была и остаётся для меня предметом философского осмысления. Эти путешествия за рамки одной только философии, встречи с историками, социологами, психологами, литературоведами – это безумно интересно. К тому же, феноменология, по замыслу самого Гуссерля – не просто направление в философии, а универсальная методология познания, как минимум гуманитарного познания.
Сам же Альфред Шюц – пример интердисциплинарности. Получив экономическое и юридическое образованию в Венском университете, он всю свою жизнь и в Австрии, и в вынужденной эмиграции в США работал в банковской сфере. Философия и социальные науки для него были хобби, но это хобби он превратил в дело своей жизни, создав феноменологическую социологию. При этом он увлекался музыкой, будучи сам неплохим музыкантом-любителем, и написал о своём увлечении две статьи на основе разработанной им самим методологии: «Моцарт и философы» и «Играя музыку вместе». А в своей небольшой работе «Дон Кихот и принцип реальности» он предлагает методологический инструментарий исследования произведений художественной литературы.
Порой мне кажется, это Альфред Шюц подсказал мне мысль о том, что действительно быть философом означает быть не только философом, что истинно философская позиция всегда предполагает взгляд извне. Хотя, может быть, именно эта мысль привела меня к его творчеству.
У меня всегда были достаточно сложные отношения с этим философом. Понимая важность его книги «Бытие и время», я несколько раз начинал читать её и каждый раз бросал, не дочитав до конца. Дело не в том, что я не понимал слова или фразы, мне был чужд тот опыт, что стоит за ними. И всё же мне удалось сделать это. Я потратил год на внимательное параллельное чтение немецкого оригинала и достаточно сомнительного русского перевода. И теперь мне кажется, что, наконец, я понял это произведение. Во всяком случае, я думаю, что некоторые ходы мысли Хайдеггера стали ходами моей собственной мысли.
Кроме того, я принимал участие в очень интересном проекте, который проходил в Европейском гуманитарном университете в Вильнюсе. Там перевели на русский язык текст Цолликоновских семинаров, которые Хайдеггер проводил с 1959 по 1969 год по приглашению швейцарского психиатра Медарда Босса для психиатров и психотерапевтов. В мае 2013 года философы и психотерапевты из разных стран встретились в Вильнюсе, чтобы обсудить эти семинары и сопутствующие им тексты – переписку Босса с Хайдеггером и записи их бесед в доме Босса. Среди участников обсуждения был и я. По результатам этой встречи должна выйти книга. В ней будет опубликован мой текст о Хайдеггере.
Говорить о Хайдеггере всегда было непросто, ведь известна его, пусть и короткая, связь с нацизмом, а недавно опубликованы его дневники, которые дают все основания обвинять философа в антисемитизме.
Образ Хайдеггера неоднозначен. Кто он – великий мыслитель или примитивный нацист и антисемит? Разрывает ли он отношения с Гуссерлем из-за того, что тот еврей, или восстаёт против диктата властного учителя? Действительно ли он любит Ханну Арендт или просто использует её? Хайдеггер может показаться несимпатичным, но не может оказаться неинтересным.
С Бернхардом Вальденфельсом мы встречались на феноменологических конференциях в разных странах. Я перевёл его книгу «Топография Чужого» на украинский язык, и он приезжал в Киев на презентацию этого перевода.
Я отношусь с огромной симпатией к этому человеку, особенно к тому, как ему удаётся органично воплощать свою философию в собственной жизни.
Вальденфельс считает, что целью любого человеческого акта, неважно, разговора или поступка, является ответ на вызов со стороны Чужого. Все, что мы делаем, имеет смысл только потому, что существует некто, к кому это обращено. Такое развитие получает в его творчестве феноменологическая концепция интерсубъективности, что позволяет ему создать оригинальную феноменологическую философию культуры.
Образ Чужого проходит через всю его жизнь. Он не только развивает эту концепцию в своих работах, но и открыт Чужому в повседневной жизни.
Будучи уже немолодым человеком, он до сих пор необычайно открыт новым знаниями и переживаниям. Он приехал на презентацию украинского перевода своей книги в Киев в 2004 году перед Оранжевой Революцией. Потом, вернувшись в Германию, он несколько раз писал мне, спрашивая о том, что у нас происходит. Его очень интересовал не только политический, но и социальный, культурный, личностный аспекты тех событий. Он узнавал, что думаю я о происходящем, как реагируют украинские интеллектуалы. И сейчас, когда мы вновь вышли на Майдан, протестуя против преступного режима Януковича, а потом столкнулись с военной агрессией со стороны России, он написал мне письмо со словами поддержки.
Інші публікації
Популярное
В тренде
