5 фильмов, которые изменили Юрия Володарского
Мы продолжаем разговор об искусстве, которое меняет жизнь публичных людей. Как всегда, участников ровно пять, и они называют пять самых сильных влияний в своей профессиональной области.
В этом выпуске, посвященном литературе, Юрий Володарский, вместе с другими участниками, говорит о книгах, поэтах и писателях.
Также мы его попросили выбрать еще один жанр искусства (любой, но только один!) и назвать вторую, важную для него, пятерку.
Так мы узнали, что на Юрия самое большое влияние, помимо литературы, оказал кинематограф.
Юрий Володарский – журналист, публицист, литературный обозреватель журнала «ШО» и других изданий. Работал в журналах «Афиша», «10 дней», «Профиль», был главным редактором журналов L’Optimum и «Антиквар», редактором отдела культуры и заместителем главного редактора газеты «24».
Поскольку я, как уже сообщалось, человек неверующий, а жить без чего-то возвышенного грустно и обидно, в отрочестве мне пришлось создать себе культ любви – этакой рыцарской, средневековой и довольно нелепой. Первые девушки моей жизни от меня шарахались: я сразу возводил их на пьедестал, и они не знали, что делать с этим восторженным чудаком.
Понимание любви, ее места в жизни и того, каким должен быть объект этого светлого чувства, во многом сформировалось у меня под влиянием фильма «Обыкновенное чудо».
Лет в четырнадцать он задал мне некий паттерн отношений, от которого я потом долго не мог избавиться. Господи, сколько раз я попадал в ситуации в духе «Я гналась за вами три дня и три ночи, чтобы сказать, что вы мне совершенно безразличны»…
«Обыкновенное чудо» – прекрасная сказка о том, что любовь побеждает все.
До сих пор, если переключаю каналы телевизора, и случайно попадаю на этот фильм, обязательно досматриваю до эпизода, когда Принцесса целует Медведя. Каждый раз мурашки по коже, каждый раз я не могу поверить: неужели ничего не произойдет? Неужели он не превратится, да? Он так и останется человеком, правда? Они поженятся, будут жить долго и счастливо и умрут в один день, честно-честно?
Пожалуй, никогда ни одно произведение искусства не производило на меня подобного эффекта. Тогда, в свои пятнадцать, я вышел из кинотеатра изумленный и ошеломленный: мне показали нечто абсолютно иное, продемонстрировали взгляд на мир о котором я доселе не имел представления. Для юноши, выросшего на Рязанове и Михалкове, это был полный шок.
Тарковский был совершенно несоветским режиссером. Кто еще у нас снимал настолько нестандартное кино? – ну, Параджанов, ну, Иоселиани, ну, Муратова – вот, в общем, и все. Но при этом о главных вопросах жизни напрямую говорил только Тарковский.
Примечательная история о том, как «Пикник на обочине», повесть братьев Стругацких, по мотивам которой снят фильм, постепенно превращалась в «Сталкер». Как Тарковский постоянно просил Стругацких переписать сценарий, потому что ему не нравился образ главного героя. Безалаберный хулиган Рэдрик Шухарт из «Пикника» его категорически не устраивал: режиссеру нужен был философ, человек, который идет в зону, как в храм неизвестного Бога.
Кстати, в окончательном варианте сценария Писатель, которого играет Солоницын – это ведь почти Виктор Банев из «Гадких лебедей», а я уже рассказывал о том, как много значит для меня эта книга. Вообще в «Сталкере» очень четко выстроена символика коллизий между тремя мировоззрениями. Профессор олицетворяет научный подход к действительности, Писатель – творческий, а Сталкер – это вера, без которой, по Тарковскому, все остальное не имеет смысла.
Для советского человека 80-х годов в западном кинематографе было два главных имени: Феллини и Бергман. Речь идет, разумеется, не о массовом кино, а о высоком: почему-то эти двое явно выделялись. Наверное, их просто показывали гораздо больше, чем, например, Пазолини, Брессона или Годара.
Вообще-то Бергман – режиссер холодный, мрачный, тяжелый, но тот фильм который я люблю у него больше всех прочих, Бергман снял как Феллини. Весь этот карнавальный разгул, апофеоз фантазии, торжество плоти – это просто какой-то гимн свободе и радости жизни.
В «Фанни и Александре» сошлось очень много важных для меня вещей. Я стопроцентный либерал, либертарианец, если угодно, либераст. Для меня свобода представляет исключительную ценность – естественно, до той степени, пока она не нарушает свободу другого человека. Я люто ненавижу ригористов. А ведь основная коллизия фильма Бергмана это борьба мертвого ригоризма с живой свободой. Грех в нем стократ симпатичней благочестия.
Лет семь назад я купил себе тур по Италии. Последнюю ночь мы проводили в Римини. Утром, перед отправлением автобуса в аэропорт, я пошел бродить по городу отдельно от группы. Вышел из отеля, спросил: «Где центр?» Мне ответили: «Слева». Пошел налево, добрел до парка, гляжу – табличка «Парк Федерико Феллини», ух ты, как удачно.
Прошел его насквозь, до моря. Там такой типичный феллиниевский пляж: поздняя осень, редкие маленькие фигурки, мальчишки запускают змея. Погрустил, выкурил сигарету, повспоминал сцены из «Амаркорда». Повернул голову, увидел этакое конфетно-зефирное здание, подошел поближе – мама дорогая, да это же тот самый Гранд Отель! Это же здесь Градиска говорила Gradisca, то бишь «угощайтесь» тому арабскому принцу!
В «Амаркорде» меня поразило сочетание легкости и глубины, плотского и возвышенного, грубого гротеска и мягкой меланхолии. Там вообще очень важны всевозможные сочетания, не случайно в названии фильма задействованы корни итальянских слов «любовь», «память», «горький» и «нить» Получается что-то вроде нити памяти о горькой любви. А вообще квинтэссенция кинематографа Феллини – это грустная извиняющаяся улыбка, с которой смотрит в камеру в финале «Ночей Кабирии» Джульетта Мазина.
5. Эмир Кустурица, «Время цыган»
Первый фильм Кустурицы, который я посмотрел, так и остался для меня у него самым важным. Вроде бы «Черная кошка, белый кот» сделан в похожей манере, но я его не люблю – там чистый балаган и никакой трагедии. А мне нужно, чтобы душа свернулась и развернулась.
Во «Времени цыган» она сворачивается и разворачивается десятки раз. В сцене с «Эдерлези» на празднике, когда Перхан с Азрой любят друг друга в лодке. В эпизоде смерти Азры с летящем в ночи по ветру белым платком. Когда Перхан силой мысли втыкает вилку в глаз ненавистного Ахмета. И конечно, когда мальчишка-цыган ворует монеты с закрытых глаз лежащего в гробу Перхана.
Наверное, секрет Кустурицы в том, что он со своей дикой балканской непосредственностью мог себе позволить выражать простые и сильные чувства, там, где большинство других европейских режиссеров уходили в дебри заковыристого постмодернизма. Благополучной Европе нужны эмоциональные встряски. В кинематографе их ей обеспечивал Кустурица. В реальности теперь обеспечиваем мы.
О пяти важнейших литературных впечатлениях Юрия Володарского читайте здесь
Інші публікації
Популярное
В тренде
