Великий Малевич и его лень 

Говорить, а уж тем более, писать о Малевиче, всегда сложно. Виной тому не столько его неоднозначный (но точно тяжеловесный) вклад в мировую культуру, сколько его система взглядов, так сильно не похожая на «общепринятые представления».

Я имею в виду, что открыв какую-нибудь книжку из пятитомника его трактатов, писем, эссе и рассуждений, практически любой человек, которому есть чем заняться, ощутит большой соблазн ее тут же закрыть.

Когда-то я скачал это пятикнижие, добрался, просматривая по диагонали, но не вчитываясь особо, только к третьему тому, и на этом уснул, убаюканный тяжеленным слогом автора. Собственно, после этого я про него и его философские глубины благополучно забыл на пару лет.

Забыл я про него вплоть до пятничного вечера 22 июля 2016-го года, когда отправился на лекцию Александра Бренера, посвященную трактату Малевича о лени. «Тот ли это самый Бренер, который…?» — подумалось мне, когда я увидел афишу в социальной сети.

Да, это оказался именно тот самый Бренер, из числа московских акционистов девяностых, и это именно тот самый Бренер, который когда-то на картине Малевича «Супрематизм» нарисовал зеленой краской знак доллара. Очевидно, что лекцию такого человека о Малевиче, а уж тем более бесплатную, пропускать было кощунственно. Я и поехал.

Добраться до указанного места было несколько трудновато, учитывая, что на поверку арт-пространство представляло собой практически оживший мем про лофт-подвал и крыс, грызущих труп в качестве перформанса. Александр Бренер, человек, так точно соответствующий образу современного философа, сидел на открытой лужайке, за его спиной виднелся проржавевший корпус какого-то хачбека и гора строительного мусора. Справа было недостроенное двухэтажное здание, которое, очевидно, и не собиралось достраиваться в ближайшее время. Крыс из мема заменяли бродячие собаки, периодически прибегавшие, чтоб попытаться утянуть брезентовые подстилки, на которых сидели те, кому не хватило стульев. К слову сказать, локация была приятно зеленой, а стулья, стоящие в четыре ряда перед лектором, были на удивление приличные и крепкие. В связи с тем, что я опоздал, мне пришлось слушать лекцию стоя, опираясь плечом на обшарпанную кирпичную стену. Что ж, за бесплатно я был согласен и на меньшее.

К моему приезду Бренер, очевидно, закончил с приветствиями и давал интродукцию, которая представляла собой небольшой анализ тезиса об отсутствии комфорта для жизни мыслящего человека в нынешнем обществе.

Корни этого утверждения — в работах современного итальянского философа Джорджо Агамбена, к которому позже лектор возвращался раз еще полтора десятка раз, называя его «лучшим из ныне действующих философов».

Бренер заметил, что везде, где ему приходилось бывать (отдельно он отметил Португалию и Германию), власть является враждебным для народонаселения объектом, создавая не условия для комфортного проживания людей, а локации для получения экономических выгод. Агамбен называл это явление созданием «биополитического концлагеря».

На тот момент мне было довольно трудно представить, как Агамбена с его социально-философскими антиглобалистическими выпадами можно привязать к Малевичу и лени, однако Александр Бренер довольно ловко справился с этой задачей, и перешел к самому телу лекции.

Здесь стоит признаться, что, учитывая то, как я ранее читал Малевича, лучше б вообще не читал, потому что один за другим пластами начали вырисовываться очень интересные концепты Казимира Малевича о… да обо всем на свете.

Ну и конкретней.

Малевич и вера.

Лектор отметил интересную деталь из жизни великого украинского художника — Малевич никогда не любил много читать. Единственная книга, к которой он охотно возвращался, было Евангелие. Однако и в этом случае он как бы обосабливался от текста, констатируя, что Христос бы ужаснулся, если б увидел, что сделали из его учений. Сам Христос, по Малевичу, будет принимать к себе только нищих духом, детей или взрослых, не запачканных заботами и тяжелым трудом. А особенную неприязнь у Малевича вызывал христианский обряд причастия. Впрочем, метафорический смысл этого обряда очень часто у многих посторонних наблюдателей вызывает справедливые вопросы. Для иллюстрации этих идей Малевича лектор предложил ознакомиться с картиной Пьер-Паоло Пазолини «Евангелие от Матфея».

Малевич и авангард.

Стоит отметить, что, увидев этот загаловок, Малевич бы возмутился, так как утверждал, что к авангардизму вообще никакого отношения не имеет, и называл себя при этом «инакомыслящий».

Однако, как утверждал Бренер, если использовать традиционное понятие «авангард», в его изначальном, чистом смысле, то мы получим понятие из эпохи марксизма, где утверждалось, что «авангард» — это иной род жизнедеятельности. Таким образом, Малевич, сам того не желая, был настоящим авангардистом, и подтверждал он это буквально каждой своей работой, будь она художественной или рукописной.

Малевич и постмодерн.

Вот тут очень интересно. Сам Бренер ни разу в своей лекции слова «постмодерн» не употребил, а Малевич жил еще тогда, когда подобного рода течения не было и в помине, однако…

Фрагмент трактата о лени Малевича свидетельствует о том, что именно он явился отцом лингвистического деконструктивизма, которым спустя полвека занимались Хайдеггер и Фуко.

Этому отрывку из трактата Бренер уделил много внимания, как бы намекая, откуда выросли ноги у огромного спектра современных концепций: «Многими словами зачастую покрываются истины, которые нельзя откопать; мне кажется, что человек с истинами поступил странно и уподобился тому повару, у которого было много горшков с разной пищей. Ясно, что у каждого горшка была и крышка, и вот по рассеянности повар понакрывал горшки, перепутав крышки, и теперь не может угадать, где и что в чем находится. Также мне кажется, что и у них получилось то же, на многих словах или истинах существуют крышки, и каждому человеку становится ясно, что содержится под крышкой, и вот мне кажется, что <так> получилось и с ленью. На какой-то крышке было написано: «Лень — мать пороков». Накрыли какой-то горшок и по сие время думают, что в этом горшке сохранен позор и порок.» (с).

Трактовать ли это как прорыв мысли, начало философии деконструктивизма или просто как метафору очень своеобразного художника – решать каждому индивидуально.

Малевич и общество.

Согласно утверждению Бренера, Казимир Малевич когда-то сравнил жизнедеятельность человека с проживанием в тюрьме и сумасшедшем доме.

Снова припоминать концепции, например, французского философа Фуко не имеет особого смысла, однако следует отметить, что в смысловом плане это утверждение является очень благодатной почвой для конспирологов и антиглобалистов. Соответственно, можно утверждать, что некоторые идеи Малевича вряд ли утратят актуальность при любом политическом строе.

Ну и напоследок к основному.

Малевич и лень.

Здесь следует начать издалека.

По утверждению Александра Бренера, еще Аристотель в одном из своих трудов заметил, что «работа есть у сапожника, а у человека работы быть не может» (очень приблизительный перевод).

Так и Малевич, разделяя свои работы условно на две группы «живопись труда» и «живопись покоя», относился при этом к труду очень презрительно. Любую работу (здесь следует учесть, что не любой род деятельности Малевич считал «работой») он называл «харчевой», то есть таковой, которая впоследствии принесет «харч» (еду), а состояние ничегонеделания он считал благословенным.

Так Малевич и занимался живописью – обдумывал следующую работу буквально сутками, а рисовал ее за несколько минут. Логично предположить, что мыслительная деятельность это не работа по Малевичу, а вот то самое состояние покоя, которое при этом (снова обращаясь к его религиозности) и может привести человека в рай.

На вопрос во время обсуждения можно ли трактовать лень по-Малевичу уже не состоятельной, в связи с тем, что современное общество требует постоянного вовлечения в деятельность, работу, участие в каких-то движениях, Александр Бренер предположил, что теперь лень — это не бездеятельность или «особый род деятельности» (как любил говорить сам Малевич), а сознательный отказ от вовлечения себя куда-либо, и сообразно с тем, как Джорджо Агамбен во время своей лекции разбил ноутбук одному из студентов, призывая того не превращаться в управляемого субъекта, и нам тоже следовало бы осознать механизмы управления над нами и сознательно обрезать ниточки, за которые нас дергают. Лектор заметил, что лень Малевича следует выбрать, сделать ее самоцелью, а не средством ухода от реальности. Логично предположить, что согласно этой концепции, чем больше мыслящих людей сделает выбор в пользу лени, тем свободней станет общество.

Но это, от себя добавлю, будет уже не совсем о Малевиче, а скорее о том, что может сделать с его многочисленными идеями тот самый разум, к которому сам великий художник относился критично, называя его тем средством, которое приведет к уничтожению всей жизни.