Петр Павленский: акция от человека и человек от акции

«- а как вам жара?

— ну, я сперва подумал, что это какая-то новая акция…»

По дороге на встречу с Павленским я принялся усиленно копаться у себя в голове, разыскивая, что же еще о нем не знаю. Все его акции я знал прекрасно, считал их в своем роде лучшими и наиболее яркими из едва ли не всего акционизма в принципе. Моей любимой была, безусловно, «фиксация», максимально точно передающая ядро проблематики действительности. Я напомню – это когда Петр прибивал тестикулы к Красной площади, показывая апатию и фатализм россиян. «Мы живем так лишь потому, что мы такие и есть» — это по-мужски, это ответственно, это зрело, это искусство.

Я всегда верил только тем философам, которые прямо говорили мне, что я – идиот и подкрепляли это аргументацией. Это правильно, ведь когда говорят  «это они дураки, а один ты хороший», то вот тогда и смысл в искусстве пропадает напрочь. Совсем недавно я очень радовался успеху акции «угроза», ведь она и должна была быть успешной.

Очевидно поэтому Петр не проводил привычных манипуляций с телом — он не хотел шокировать, не хотел, чтоб люди отворачивались, он хотел быть услышанным

Очевидно поэтому Петр не проводил привычных манипуляций с телом — он не хотел шокировать, не хотел, чтоб люди отворачивались, он хотел быть услышанным. В итоге удалось: сначала суд, затем требования Петра привлекать его именно за терроризм, чтоб вывернуть наизнанку акцию и довести ее до логического завершения; сопротивление суда и еще одна акция, прямо в судебном зале. Когда художник понял, что завершить первоначальную задумку не дадут, то решил хотя бы систему эту высмеять. Под занавес – позорная капитуляция суда, просящего подачку, чтоб хоть как-то оправдать свое существование. Фактически у художника отобрали краски, он закончил картину карандашом и все равно получился шедевр. Я искренне восхищался ранее его работе с метафорой, а сейчас настало время восхищаться его волей.

Собственно, единственное, что меня беспокоило – вопрос «а кто Петр без этой России?». Как он будет работать, если сорокинское сумасшествие безумцев, бандитов и репрессий вдруг завершится? Что бы он делал, например, в Бельгии? На чем он стоит, из чего его стержень? Либерализм, свобода, человек? Нет, акция «фиксация», если копнуть глубже, как раз говорила, что проект «человек» закрыт, как и любая общность людей, сразу следом за проектом «бог», по причине своей слабости. Может, ницшеанские сверхлюди? Может художники, понимающие и умеющие отразить, созидающие в смысловом поле люди с трехмерным мышлением, которые вместо «видеть и отражать» делают «видеть, анализировать, улучшать», и вот они и есть то самое Завтра? Да, так было всегда безусловно, но сейчас, в эпоху реклам и разжеванных, повторяемых тысячу раз и посредственных в своей ценности мыслей, есть ли у нас еще надежда? Вот об этом я и хотел спросить Петра. Я ехал, как получается, туда именно  за надеждой.

Естественно, начало лекции я упустил. Меня несколько смутило, что на улице перед входом было много людей, человек 40, наверное. Неужто все так забито и это очередь задать художнику вопрос? Быть не может, Павленский хоть и довольно знаменит, но не настолько. Как говорил один мой друг: «Люди не хотят умнеть. Это опасно». Я прошел дальше, вверх по лестнице, посмотрел на книжки малоизвестного автора, которые предлагалось купить на входе. Книги были из тех, названия которых привлекательны настолько, что и читать их не было смысла, даже если они хорошо написаны, поэтому пусть украшают собой интерьер. Стало душно. Я прошел зал, где велась трансляция и попал в аудиторию, где художник отвечал на вопросы. Было ужасно жарко, градусов 50. Под фотографами уже образовалась большая лужа пота, люди, сидевшие на стульях, обмахивались кто чем мог.

СИЛУЭТОМ ОН НАПОМИНАЛ СТАРИКА-МИЗАНТРОПА, ИЗОГНУТОГО ТЯГОТАМИ ЖИЗНИ И ВДВОЙНЕ ТЯЖЕЛО ПЕРЕНОСЯЩЕГО АТМОСФЕРНОЕ ДАВЛЕНИЕ

Петр мужественно говорил, заняв на стуле такое положение, чтоб хоть как-то вывозить столь горячий прием. Силуэтом он сейчас напоминал старика-мизантропа, изогнутого тяготами жизни и вдвойне тяжело переносящего атмосферное давление. В комнате были огромные окна, которые действовали не иначе, как линзы, и много искусственного света от ламп, которые тоже выделяли нехилое тепло. Ни у кого не возникало идеи разбить окно стулом или хотя бы выключить свет. Никто не хотел провозгласить себя свободным человеком, пусть даже за это пришлось бы заплатить. Я поторчал там минуту и вышел обратно в темный зал без окон, где с задержкой велась трансляция. Петр говорил о том, как привел проституток в суд, чтоб показать, что риторика этих девушек ничем не отличается от риторики прокуроров и судей. Это он, конечно, резвился, в этой акции не было обычного для него размаха. Всем ведь давно известно, что в обществе, где премодерн (церковь, беспрекословная власть) врезался в постмодерн (искусство переработки готовых смыслов, сворованная культура и порой даже производство) упустив даже на зачаточном уровне модерн (ценность человека, его верховенство и защита его прав и свобод), вот там никогда не может быть априорного интеллектуального превосходства одного класса над другим. Проститутки в России вполне могут быть умнее депутатов, недаром же у российских андеграундных рэп-исполнителнитей был недавно флешмоб «покорми и сфоткайся с бомжом». Смысл этого всего был в исключительно модернистской потребности не бросить Человека. Однако дальше андеграунда это не ушло, что совсем не удивительно. Потом я вернулся в парную баньку, вовремя, ведь там как раз зашла речь о власти и человеке, о том, что когда-то поднимали французские постмодернисты, потом о механизмах подчинения (ну это точно Мишель Фуко), затем раздражающие понты в виде вопросов с громоздкими формулировками.

Потом Петр ответил девушке, что уедет из России только когда почувствует угрозу физического уничтожения (что вполне перекликается с названием его крайней акции). Последним был вопрос о пребывании за решеткой, на что Петр ответил, что в тюрьме он отдохнул, а я, вспомнив замученного беднягу Варлама Шаламова и понимая, насколько же этот режим в России нелеп и импотентен, неожиданно даже для себя засмеялся и зааплодировал. Люди зааплодировали вместе со мной и семинар таким образом был завершен.

Я выбрался на улицу и стал ждать. Почему-то я был уверен, что Петр обязательно мне ответит. Минут через 15 под жиденькие аплодисменты оставшихся поклонников появился и он. Его тут же окружили кольцом журналисты и стали задавать плоские вопросы, ответом на которые может послужить разве что избитая банальность. Я обошел круг акул пера и вклинился вплотную к Петру со спины. Подождал немного. Журналисты исчерпали вопросы и стали ждать еще чего-то интересного.

Петр ответил девушке, что уедет из России только когда почувствует угрозу физического уничтожения

— Петр, а можно вопрос не о политике? — это я. Журналисты тут же заскучали и попрятали аппаратуру. Ну да, как это — к художнику и без политики. Я задал свой вопрос, зацепив и обывателей, проживающих в вегетативном состоянии и СМИ с их пропагандой. Состоялся небольшой диалог, в ходе которого я понял, что художник еще верит, а я уже почти нет, что власть над неокрепшим умом получить тоже большое мастерство, и что каждый говорит правду, но свою, которая вовсе не истина. Я поблагодарил Петра, вцепился в каких-то журналистов и порезвился с ними, на чистом глазу им доказав, что Павленский это тоже СМИ, и к тому же самое правдивое, и что жара в зале вполне могла бы быть составной частью какой-то глубокой акции.  Представился, прорекламировав себя как свободного блоггера и прозаика, и удалился. По дороге я надел ветровку, надвинул капюшон и включил легкую музыку в плеере. Мне было о чем поразмыслить.